Когда истерика иссякла, Катя отодвинулась от Шатрова и принялась искать платок.
— Извините меня. Я, пожалуй, пойду.
Шатров достал из кармана платок и протянул девушке.
— Не стоит вам сейчас оставаться одной.
— Не бойтесь, в сугроб я уже не вернусь. Вдохновение кончилось. Если не трудно, подбросьте меня до автовокзала. Я поеду домой.
— Сегодня я вас никуда не отпущу, это вы как хотите, — объявил он, когда они уже ехали по центральной улице города. — В конце концов, вы продержали меня в плену почти сутки, теперь моя очередь.
Сил на сопротивление у Кати не осталось. Пусть делает что хочет. Ей все равно.
Он привез ее к новой кирпичной девятиэтажке. Широкий подъезд, чистые лестничные площадки. Домофон. Поднялись в лифте на пятый этаж. Шатров открыл дверь, и Катя очутилась в огромной прихожей. Хозяин взял у нее дубленку и куда-то унес.
Катя вошла в просторную светлую гостиную и сразу упала в мягкое ворсистое кресло. Она безучастно слушала, как Шатров чем-то звякает на кухне, и без любопытства окидывала взглядом комнату — мягкая мебель, пальма в большой кадке, несколько картин на стене. Комната производила впечатление необжитой.
— Вот, выпейте. — Шатров возник на пороге совершенно бесшумно. В руках он держал поднос с бутылкой коньяка и рюмками, а также блюдце с нарезанными дольками лимона.
Катя безропотно приняла коньяк и выпила рюмку до дна. От лимона отказалась — спиртное она обычно запивала газировкой. Или компотом. Шатров поставил поднос прямо на ковер.
— А теперь рассказывайте, — сказал он и устроился напротив Кати на полу. Она почувствовала, как тепло растекается по телу.
Сидящий на полу лобастый бизнесмен показался ей не таким уж невыносимым, как час назад. Что-то в нем, безусловно, изменилось.
И Катя, сама не зная зачем, стала ему все рассказывать.
И про свою чумную любовь к Витьке Пашкину. И про сестру Дашу. И про любимого отца, инженера-химика, который всю жизнь проработал на оборонном заводе, а когда после перепрофилирования этого завода было решено химические отходы захоронить здесь же, поблизости, не выдержал и запил. И пьет до сих пор. А на химическом кладбище пацаны устроили футбольное поле. Только птицы это место облетают стороной. И про Юнина Катя рассказала, про его непонятную любовь к ней. И про то, как родила ребенка и никому об этом не сказала. Даже сестре. И про то, как первый раз увидела своего мальчика и как узнала про его болезнь. И как ходила по фирмам и просила денег. Про все. Потом Катя словно провалилась куда-то. Последнее, что она запомнила из того дня, это мягкое невесомое одеяло возле лица, появившееся непонятно откуда. И мужская рука, поправляющая это одеяло.
Проснулась, когда на улице было уже светло. Гостиную заливал ровный белый свет. Катя несколько мгновений соображала, где, собственно, находится. Когда все вспомнила — освободилась от мягкого пухового одеяла и огляделась. Никаких признаков присутствия хозяина. В квартире царила тишина. Первое, что попалось в поле ее зрения, это сумка, которую накануне Шатров отобрал у нее возле банка.
Катя подошла и расстегнула молнию. Деньги лежали аккуратными пачками в прозрачном целлофановом пакете. В другом отделении она нашла свой паспорт, страховой полис и кошелек с последней сотней. Боясь поверить в новый поворот дела, Катя отправилась на поиски хозяина. Заглянула в соседнюю комнату — смятая пустая постель. Еще одна комната оказалась детской. Веселенький ситцевый дизайн. Идеальный порядок. Длинная полка с мягкими игрушками, книжный шкаф с большими яркими книгами. На столе — компьютер. И эта комната, как и гостиная, выглядела нежилой, несмотря на обилие деталей. Комната сиротливо смотрела на Катю, и она поспешила выйти оттуда. Направляясь в кухню, Катя уже знала наверняка, что в квартире она одна. На столе, возле плетеной корзиночки с хлебом, записка. Мелким неровным почерком:
«Катя! Надеюсь, вы не забудете позавтракать. Уходя, просто захлопните дверь. Желаю удачи вам и вашему сыну.
М. Шатров».
Катя несколько раз перечитала записку, все еще не веря своим глазам.
Он поверил ей! Он сам дает ей эти деньги!
Катя метнулась в гостиную, схватила сумку, затем в прихожую, сдернула с вешалки дубленку. Подумав, вернулась в гостиную, сложила почти невесомое одеяло, отнесла в спальню.
Она долго искала свои сапоги, прежде чем догадалась заглянуть в ванную. Оба сапога, вымытые, стояли на батарее, а чуть пониже, отдельно, сохли стельки из сапог. Вид собственной обуви привел ее в состояние шока. Она долго стояла в ванной, крутя в руках стельки.
Тот факт, что посторонний человек, мужчина, позаботился о ее обуви, как, наверное, он заботился о сапожках своей дочери, «добил» Катю. Не то, что он оставил ее, придурочную, в своей квартире одну, не то, что он подарил ей двадцать тысяч долларов. Нет.
То, что он вымыл и высушил ее сапоги.
Катя сунула ноги в свои сапоги как в хрустальные туфельки.
Ноги приятно окутало сухое тепло. Она шла на автобусную остановку и улыбалась. Улыбалась первый раз в этом году.
Своего Шурика она увидела издалека — он возил по дорожке пустые саночки. У Кати сжалось сердце. Она хотела бы осыпать его подарками, привезти ему что-нибудь особенное. Нельзя. В первый же день ее появления в центре это условие обговаривалось с заведующей. Поэтому Катя привезла сыну совсем скромный новогодний подарок — мягкого медвежонка и теплые (сама связала) носочки.
Увидев ее у ворот, Шурик остановился, как запнулся. Он словно взвешивал на весах своей детской души значимость ее появления. Он сердцем чувствовал, что эта тетя для него особенная и он, Шурик, в отличие от остальных детей, чем-то связан с ней. Но чем — малыш не понимал. Поэтому он неспешно, как бы раздумывая и присматриваясь, поковылял навстречу Кате. Когда он подошел, она быстро села на корточки и торопливо, жадно, поцеловала его в обе румяные щеки. И украдкой сунула ему в варежку шоколадку. Большой пакет сладостей она отдала воспитательнице. Не успела Катя расспросить воспитательницу о состоянии здоровья сына, как ее позвали к заведующей.